По заявке D-r Zlo
"Невысказанное"
Кэрри молчит уже много времени, и слова теснятся в его груди подрастающими птенцами, которым не хватает места, чтобы расправить нежные крылья.
Кэрри чувствует, что от него исходит терпкий аромат перезревших яблок. Кэрри знает, что если не использовать яблоки по назначению, они сгниют. Кэрри с тревогой ждёт, пока его яблоки-слова обретут тошнотворно-сладкий трупный запах.
Он зашивает себе рот, чтобы голос не рвался наружу, и говорит себе: «Нельзя». Невысказанное бьётся в его губы с внутренней стороны, надоедливо зудит и неприятно щекочет дёсны. «Выпусти нас, - слышит Кэрри каждую ночь, выключая свет, - мы хотим видеть солнце, мы хотим знать мир»! Кэрри вздыхает поглубже и плетётся в ванную комнату, плещет себе в лицо ледяной водой, пытаясь унять боль в швах.
В первый день зимы Кэрри просыпается затемно и чувствует, что от него пахнет лежалыми фруктами. Кэрри в панике. Он складывает ладони лодочкой, приставляет их ко рту и выдыхает через силу, морщась от натяжения нитей, спаявших его губы. Запах становится сильнее. Кэрри, обезумев от страха, горстями глотает таблетки анестетика, едва пропихивая их сквозь швы. Его язык немеет. Слова злятся, распаляясь, обжигают глотку Кэрри. Он пьёт через трубочку воду, но от этого становится только хуже.
Кэрри нужно выйти на улицу, и он кладёт на губы бинтовую повязку. Она моментально пропитывается свежей кровью и густым приторным соком, золотистым, вязким. Слова вгрызаются в щёки Кэрри изнутри: им больно и душно. Кэрри не поддаётся. Нижняя половина его лица онемела. Слова воспаляются, и горло Кэрри опухает, но он уже не понимает этого. Высоко подняв воротник чёрного пальто и не утруждая себя застёгиванием пуговиц, Кэрри бредёт в аптеку за анестетиком и снотворным.
В аптеке на Кэрри косятся. Люди в очереди зажимают носы платками. Ему всё равно, ведь запах уже не утаишь ни шарфом, ни бинтами, ни даже ядрёным одеколоном «Маска». Он подаёт скомканный рецепт фармацевту. Тот берёт грязный мятый листочек аккуратно, двумя пальцами, и Кэрри видит каплю знакомой медово-приторной жижи, сползающую с уголка рецепта. Кэрри заливается краской и выбегает из аптеки.
Слова агонизируют и вопят у его губ. Слова умирают в мучениях, сожжённые изнутри. От них остаётся лишь дым и боль – ноющая, протяжная; она никогда не пройдёт.
Кэрри находит сосед, курящий у подъезда. Кэрри лежит лицом в снег, неподвижно, не подавая ни малейшего признака жизни. Сосед зовёт Кэрри по имени. Сосед проверяет его дыхание и лишь потом переворачивает на спину, а перевернув, отбегает с перекошенным лицом и истошным воплем.
Грудь Кэрри раскрыта, словно костяные ворота, и между рёбрами копошатся красивые золотые бабочки. Кончики их крыльев черны, будто кто-то поджёг нежные чешуйки, но затем вмиг погасил, устыдившись содеянного. Вместо крови тело Кэрри сочится янтарным соком, густым, словно мёд. Повсюду распространяется удушающий аромат сладко гниющих яблок.